Сергей Фофанов
Фрагмент книги «Короткая проза» (СПб, «Век искусства»-«Нива»,2007)
Тишина
В моём рассказе «Плохая погода» есть такие строчки:
«…А какой там воздух! Правду говорят: пить можно. В поле – с горчинкой прелой соломы, а в лесу - с отваром белых грибов, как будто где-то недалеко припрятан чан с грибным крепчайшим бульоном. Грибы никто не собирает. Наверно, некому. Из-под ног вдруг выскакивает фазан и очумело, как наша курица, начинает метаться, а потом шарахнется неожиданно в сторону и затихнет под кустом, фазанья окраска слилась с бурой ржавью сухой листвы. Идёшь по тропинке, а листья, точно картофельные чипсы во рту, трещат под ногами. Шуршат поодиночке, планируя с макушек деревьев на землю. Шуршат дробно, когда утренний туман обращается в капли и стучит по ним, будто играет на лиственном ксилофоне. Все остальные звуки затихают: исполняется соло падающих капель. В городе этого не услышишь никогда…»
Недавно по электронной почте мне пришло письмо, в нём есть ссылка на этот текст. Письмо мне показалось интересным, и я привожу отрывок из него, изменив фамилию автора:
«…Вы красиво пишете о тишине, которой по-настоящему можно насладиться только за городом. В городе машины. Они стоят во дворах и будят по ночам сигнализацией; они гудят на улице в пробках, коптят воздух работающими моторами, а когда есть возможность, разгоняются и при этом газуют так, что вся округа глохнет. Машины отнимают у людей пространство и тишину. Но я знаю, что есть другая тишина, на которую не может посягнуть городской шум, она не имеет к нему никакого отношения.
Я дизайнер-стилист, работаю в ИМИДЖ-СТУДИИ, созданной мной и носящей моё имя; а в молодости был специалистом по железобетонным конструкциям, трудился в проектном институте при министерстве сельского хозяйства. Фермы, прогоны, балки, колонны - вот так, стоя за кульманом, выписывал чертежи животноводческих или птицеводческих комплексов. Но однажды мой интерес обратился к другим конструкциям - причёскам из волос. Да, это тоже конструкции, я открыл это для себя и сразу же начал творить, фантазировать. Я в то время ещё не представлял, что из своего увлечения смогу извлечь практическую выгоду, просто приносил домой красивые иностранные журналы, которые удавалось раздобывать, прикладывая смекалку и необходимые финансовые усилия (таких изданий у нас ещё не водилось), и разглядывал их, не замечая времени, – учился искусству создавать образы «лёгким языком» волос.
Жена ревновала: «Может, тебе одних картинок достаточно, а я тебе и не нужна?» Я только отмахивался и продолжал фантазировать: передо мной мысленно возникали новые замечательные причёски, каких никто ещё не придумывал. Я давал им названия: «Чёрная молния», «Морозный хмель», «Нежный Гольфстрим», «Медовая карусель»…
Как-то, перелистывая глянцевые страницы, заснул с журналом на коленях, и мне приснилось, будто участвую я в школьном кроссе: пылю тяжёлыми кедами по парковой дорожке вместе со всей толпой, а потом неожиданно для себя вдруг сделал рывок и пришёл к финишу первым.
- Нечаев! - зовёт меня наш бодрый седенький физрук. - Далеко не отходи, награждение будет.
И указывает на меня директрисе: вот ему дано…
Утром проснулся, пошёл мыться – слышу: жена на кухне скрежещет ножом по тарелке, вода шумит в мойке, дверца холодильника хлопнула; выхожу из ванной – тишина! Заглянул на кухню – никого, в комнате - тоже никого, - я один в квартире.
Когда мы с женой разошлись, я не стал долго думать: подал на работе заявление «по собственному желанию», - а ещё через две недели уже учился на парикмахера.
С уважением А. П. Нечаев».
Яблоко
По Люсиновской улице шёл юноша – худой, с рюкзачком за плечами - шёл быстро, легко. Он увлечённо грыз яблоко, держа его в левой руке, а правой, сильно отмахивая, помогал ходьбе. Старик, который сидел на остановке и ожидал троллейбуса, подумал, что вот раньше рюкзак использовали только для походов, а так обычно ходили с большим, дутым портфелем – как его называли «министерским». В нём легко умещалась стопка тетрадей, несколько книг, пара бутылок пива, банка рыбных консервов, а также, при необходимости, и сетка картошки. Глядя на юношу, старик ощутил себя таким же пухлым и тяжёлым, как носимый им в молодости портфель, от которого у него теперь правая рука ныла и хрустела в локте.
Подъехал троллейбус и дружественно распахнул двери. Старик сел в него, и когда троллейбус тронулся, вновь увидел юношу, который по-прежнему шагал по тротуару и грыз яблоко, наверное, уже другое. Неожиданно молодой человек поперхнулся, плюясь яблочной кашицей, сморщился, точно в рот ему попала горечь; недоеденное яблоко упало на асфальт и покатилось под ноги прохожим. Троллейбус набрал скорость, юноша остался далеко позади, а память старика прихватила с собой яблочный огрызок и вскоре удивительным образом воспроизвела его во сне.
Старик прогуливался с Исааком Ньютоном по лужайке, где-то в окрестностях Лондона, они рассуждали о роли яблок в открытии законов.
- Да, коллега, - говорил, Ньютон, - это уже становится тенденцией – пора бы организовать научное общество яблочных открытий. Вы утверждаете, что всё тяготеет к своей противоположности. Замечательно! - мне здесь особенно нравится слово «тяготеет», - из обычного явления сделать такое обобщающее заключение, - и только потому, что сначала яблоко было целым, а потом оказалось огрызком! Но не кажется ли вам, коллега, будто что-то такое скоро станет утверждать Гегель? Помните: Теза-Антитеза? Хотя не важно, всё равно нашего яблочного полку прибыло. Поздравляю!
Маленькая лохматая собачка бежала перед ними.
- Мне вот двадцать лет, - сказал Исаак, достав из рюкзачка, что висел у него за плечами, яблоко и с хрустом его надкусив, - я собираюсь сделать кучу открытий.
Собачка замедлила бег и остановилась. Они обогнали её.
- Так вот, - продолжил Ньютон, мне уже восемьдесят лет, я многое сделал, жизнь моя завершается, я устал.
Лицо его действительно выглядело болезненным и усталым: глубокие морщины залегли на лбу, а брови поседели, глаза поблёкли.
- Подождите, передохнём, - сказал он, задыхаясь. Они остановились, пропуская вперёд плетущуюся за ними собачку, и та будто ожила и, радостно залаяв, рванулась в раздвинувшееся перед ней пространство. Ньютон отдышался, и они опять продолжили прогулку. И, странное дело, с каждым шагом походка его становилась всё более лёгкой.
Между тем, собачка бежала уже далеко впереди и, задорно лая, приглашала поиграть с ней; они с гиканьем и вприпрыжку понеслись.
Когда же им удалось нагнать её, щёки Исаака пылали роскошным румянцем молодости.
- Хотите, подарю вам мою игрунью? – спросил он, подхватив сучащую лапами запыхавшуюся беглянку.
- Спасибо, а как её зовут? - осведомился старик.
- А это будет вашим следующим открытием, - ответил Исаак, исчезая во сне, - только ни при каких обстоятельствах не позволяйте ей оказываться у вас за спиной.
Старик проснулся - он давно проехал свою остановку, - и, выйдя из троллейбуса, решил отправиться назад пешком. Двигался он медленно, так что поток спешащих людей обтекал его, точно булыжник на дороге, и всё же силы его стали иссякать. В это время людское течение вынесло перед ним собачонку, и он признал её, это была она, та самая лохматушка из сна - точно такая. Она бежала перед ним, постоянно оглядываясь, будто проверяя: следует ли он за ней, и ему пришлось прибавить шагу, чтобы не отстать. Постепенно тяжесть покинула его тело, а ноги перестали семенить.
Вдруг залаяв, его маленькая провожатая бросилась через дорогу наперерез машинам. Старик хотел было окликнуть глупышку, но вспомнил, что не знает, как её зовут, и закричал, что есть мочи, как младенец, ещё не владеющий речью: «А-а-а-а-а!»
Собачонка остановилась, будто прислушиваясь к чему-то, - машины объезжали её, сигналя, но она не реагировала, - а потом, завиляв хвостиком, повернула в обратную сторону и, подбежав к старику, стала ластиться, преданно глядя в глаза и мотая хвостом.
- Так тебя зовут «А», - сказал старик в удивлении, – так просто?
Собачка, присев, заскулила.
- Чем бы тебя угостить, у меня и нет ничего с собой, - он порылся в карманах, для верности, но там, и правда, ничего не было. – Сейчас, милая, дойдём до дому, я тебя чем-нибудь накормлю.
«Гениально, он её назвал просто «А», - восторженно думал старик, - это подсказка для меня: ведь на самом деле всё тяготеет к простоте! Браво, Ньютон!»
Юноша дежурил в больнице медбратом. Сдав утром смену, он вынул из рюкзака яблоко и, крупно надкусив его, покинул больничные стены, а через какое-то время уже шагал по Люсиновской улице. Навстречу ему брёл старик в сопровождении лохматой собачонки, которая плелась за ним - старик её окликал, точно убаюкивал. И юноше вспомнился один больной - из тех, которые долго не идут на поправку, - похоже, тот стонал или звал кого-то, но голос вытягивал только слабенькое «А». И молодому уху послышалось: «Мечта...»
За стеной
За стеной орёт телевизор. Мы с женой начинаем ворочаться – послал же господь соседку – ещё час можно было спать.
- Слушай, - шипит моя любимая, спрятав голову под подушку, - ты бы зашёл к ней; может, она звук не умеет регулировать.
Раньше мы и ведать не ведали, кто там за стеной. На своей лестничной площадке не знаешь толком, кто проживает, а уж в соседнем подъезде тем более. Да и какая была разница - никто не беспокоил.
Выяснили: за стеной обитает старуха, глухая, одинокая.
Четверг. Я простудился, просидел три дня дома и «прелесть» соседства со старушкой и её телевизором прочувствовал своими ушами, заметив, однако, закономерность: днём в промежутке между тремя и пятью часами её громогласный «приятель» умолкал. Возможно, старуха, притомившись, ложилась вздремнуть, но где характерный храп? – тишина. Я взял программу передач и стал ждать. Телевизор отключился как раз посреди сериала для домохозяек. Выглянул в окно: может, там что-то особенное. Нет, всё обыкновенно: деревья стоят, с них облетают листья; асфальтовая дорожка уходит к подъезду другого дома; по дорожке девочка с собакой гуляет.
Суббота. Обычный семейный обед на кухне, когда не нужно никуда торопиться; когда с застывшей чашкой у рта, под женское щебетание о том, что у подруги опять запил муж, а у начальницы украли новенький «AUDI», можно смотреть на улицу: на большую лужу, на упавший в неё завёрнутый осенний лист, который теперь парусником путешествует по луже. Возле лужи бегает собака и лает.
Жена просит: принеси из комнаты конфет. Я иду в комнату и достаю из серванта вазочку с конфетами. За стеной у старухи тихо. Я приношу конфеты, опять смотрю в окно, и в голове у меня всё связывается.
- Сейчас, - говорю и, наскоро одевшись, выскакиваю на улицу.
Точно! Старуха сидит на кухне и смотрит в окно. Возвращаюсь с открытием.
- Представляешь, она телевизор выключает, когда выходит гулять эта девчонка.
- Странно, девочка вместо телевизора, - удивляется моя милая.
Воскресенье. Я наведываю мать. Она живёт в другом районе, и выбираться к ней чаще одного раза в неделю не удаётся, хотя надо бы - она уже старенькая. Всегда, когда выхожу из автобуса, знаю: стоит завернуть за угол, и взгляд отыщет окно, в котором будет отодвинута штора, и я увижу её. Она ждёт меня. Я побуду с ней три-четыре часа и опять пойду к остановке, и она будет стоять у окна и смотреть мне вслед, пока я не скроюсь за углом.
Я ей рассказал про старуху и девочку. Мать взглянула на меня удивлённо и разъяснила: она же её встречает и провожает, - и добавила: - а то зачем жить?
Штучки-дрючки
Укол в десну.
- Сплюньте.
Мужчина в стоматологическом кресле нагнулся, взял с подставки белый пластиковый стаканчик с разведённой марганцовкой, прополоскал рот, смывая сладковатый привкус заморозки, и выпустил розовую струю на белую эмаль плевательницы.
Зовут пациента Хромов Геннадий Васильевич, он человек без излишнего достатка, для него и 130 рублей уже деньги и повод для расстройства. Но оказался г-н Хромов в дорогом платном заведении, и ему придётся расстаться и с этими, и с другими деньгами - куда большими.
Утром Геннадий Васильевич собрался в бассейн и не обнаружил на привычном месте свою шапочку для плавания. Бросил негодующий взгляд на спящую супругу, перерыл в шкафу все полки, тихо костя жену за умение рассовывать вещи так, что потом не отыщешь и с собаками, - и в результате взял другую - женскую, с выпуклыми штампованными цветочками, - не покупать же, в конце концов, новую! Выскочил на улицу и помчался на автобусную остановку, зная, что опаздывает, - всё же надеялся, что 17-ый чуть-чуть задержится.
И правда, автобус будто ждал его, но стоило Хромову оказаться у дверей, - сразу тронулся. Геннадий Васильевич взмахнул рукой, пытаясь обратить на себя внимание водителя, закричал, даже стукнул кулаком по сомкнутым дверным створкам, но шофёр лишь взглянул в боковое зеркальце и повёл машину дальше, к следующему пункту назначения - строго по воскресному расписанию. Хромов чертыхнулся и решил, что до бассейна теперь проще добраться пешком, пересёк дорогу и двинулся по набережной, вдоль решёток, крутящих чугунные узоры - точно колёса - между гранитными тумбами.
Справа к набережной выходит железная дорога; там предупредительно свистят быстрые электрички, и длинные товарные составы неспешно вращают колёса и долго стучат на стыках рельс, - тоже движутся к пунктам своего назначения. А слева, под гранитным откосом набережной, ничего не движется: там ледяная Москва-река – застывшая, ровная, белая. И маленькой чёрной точкой - ворона, что-то ковыряет во льду. Птица поднялась в воздух и пролетела над Хромовым. В её клюве - точно схваченный прищепкой - блестящий пакетик из-под картофельных чипсов. «Наверное, с запахом сыра», - решил Геннадий Васильевич, улыбнулся - и почувствовал, что у него заныл зуб.
Возле поворота, рядом с набережной раскинулась ярмарка. Хромов собирался зайти туда после плавания и купить «штучки-дрючки» - как он называл детали, платы и прочие железки для компьютера. Уже приценился, пока три месяца деньги копил, поэтому знает, что почём, глупостей не наделает – лишнего не переплатит.
Геннадий Васильевич перешёл дорогу и наткнулся на вывеску «Мастер Дент». Его рука тянется к щеке, там, где ноет зуб. «А что если?» – набухает мысль, но он тут же давит её. И уже в бассейне, выбирая дорожку для плавания, размышляет: отчего это на каждом углу стали открываться магазины автозапчастей, точно у каждого теперь по машине, и притом сломанной, или вот зубные мастерские развелись, будто у всех зубы порченные.
На дальнем конце бассейна идут занятия аква-аэробикой; инструктор – девушка подвижная и ловкая, как обезьянка, - показывает на бортике упражнения: стремительно вытягивает под музыку руки, выгибается, поднимает в растяжке то одну ногу, то другую; её движения отточено резкие, выверенные. Она задаёт ритм своим подопечным, повторяющим её движения в воде; голос, усиленный динамиками, подгоняет: «Восемь, девять, семь, вдох-выдох, вдох-выдох. Энергичнее, энергичнее, оп, оп, ёп, ып». Соседняя дорожка совсем свободна, но туда не сунешься: она закреплена за организацией. А вот ближняя - здесь неловко барахтается девица; у неё индивидуальный тренер - просто учит её держаться на воде. «Напродавали абонементов, а где людям плавать - неизвестно», - бурчит Геннадий Васильевич и присоединяется к гуще тел на одной из дорожек для всех. Кто-то лягает его ногой – в скулу, прямо по больному зубу. Геннадий Васильевич охает, хватаясь за больное место, и хочет поймать наглеца, но тот уже далеко. «Для тебя, что ли, одного здесь дорожку отвели», - кричит он обидчику вслед. Настроение, конечно, испорчено: плавать негде, а там, где можно, всякие отморозки норовят зубы выбить, - хорошо, что занятие последнее: хватит, уже весна на носу.
На улице пригревает. Солнце сильное, яркое! Геннадий Васильевич даже зажмурился. Можно спуститься по солнечной стороне улицы и перейти к ярмарке у следующего светофора. А вначале перекусить чего-нибудь, а то после плавания аппетит разыгрался.
- Мне один банан, пожалуйста, покрупнее, - просит он продавщицу в овощной палатке. Маленькая витрина вся забита плодово-овощной продукцией: здесь и зелёный лук, и лиловые головки репчатого, и парочка жухлых морковок, и бодренький кочанок капусты, - а рядом натюрморт: апельсины с бананами. И ещё ценники, которые скрывают табло электронных весов, но и оно перевёрнуто вверх тормашками, и чтобы понять, что же на нём светится, нужно вывернуть голову.
- Семь шестьдесят, - доносится из палатки голос. Геннадий Васильевич протягивает десятку. Получает банан и сдачу - и слышит:
- Ненавижу таких!
- Каких? – не понимает он. В окошке показывается остервенелое лицо продавщицы.
- А таких, как вы. Аж глаза чуть из орбит не вылезли, как вылупился, чтоб его не обсчитали.
Геннадий Васильевич недоумевает, а потом до него доходит, и он вдруг срывается:
- А я бы таких, как вы, просто бы из дробовика жахал, хапуги! – И, резко дёрнув за ножку банана, сдирает податливую кожуру. Оголённое банановое тельце стынет на холоде, пока Геннадий Васильевич, торопливо удаляясь от киоска, мысленно атакует продавщицу, и оказывается во рту уже подмёрзшим. Больной зуб мгновенно реагирует, Хромов хватается за щёку и через пробившиеся слёзы видит большие буквы вывески «Мастер Дент».
- Сколько у вас стоит залечить зуб? - интересуется он в регистратуре у юной особы с осиными глазами.
- Ну, вас сначала осмотрят, это стоит недорого, 130 рублей, а потом, - она взглянула на него, а в глазах: «Ненавижу таких», - всё зависит от работы и материала. - Выдержала паузу. - Пойдёте?
- Пойду, - отвечает Хромов, бросая осиным глазам вызов.
Через полтора часа с распухшими от заморозки губами, с застывшими мыслями в голове он покинул кабинет и выложил в регистратуре шесть купюр тысячного достоинства - всё, что у него было приготовлено для своих компьютерных штучек-дрючек. Девушка с осиными глазами легко подхватила бумажки, быстрым движением тонких пальцев пересчитала их, вернула сдачу - две сотенные и десятку, - а ещё в качестве бесплатного бонуса - улыбку.
В ответ Хромов слепил губами что-то жалкое, развернулся и пошёл к выходу.
Ярмарка работала: к ней тянулись люди, которые желали в воскресный день обзавестись всякими новыми вещицами - своими штучками-дрючками. Людей было много: они вылезали из трамваев, автобусов и троллейбусов; они выходили из метро или шли пешком, – и все направлялись к ярмарке. И только наш герой двигался в обратном направлении - к остановке, чтобы ехать домой: что ему делать на ярмарке?
Хромов огляделся и за стеклом цветочного павильончика приметил необычное, - вернее, давно знакомое, но чуть подзабытое, - удивился: ба! Так это же тюльпаны, живые тюльпаны – жёлтые и красные! - первые тюльпаны в этом году!
- И почём? – спрашивает он у девушки в павильоне.
- По тридцать.
- Дайте три, хотя ладно, пять.
- Да что вы, - удивляется девушка, - пять мало, пять – никакого вида, возьмите хотя бы семь. Вот посмотрите: семь – это самое малое. Вы не думайте, я их и так продам быстро, просто меньше семи в букете не смотрится.
- Хорошо, давайте, - он вытряхивает последние бумажки из кошелька и оглядывается: на остановке стоит 17-ый! - створки дверей захлопываются, и колёса начинают медленно вращаться…
Хромов хватает букет и, размахивая им, как флагом, бежит к автобусу - тюльпаны праздничным салютом взмывают в воздух.
Автобус остановился.
- Целлофан возьмите, - кричит цветочница и с треугольным пакетиком в руке выскакивает на улицу.